Сами мы пришли в Хаддан с острова Пасхи. Это бюстики наших предков стоят теперь на Родине в назидание потомкам, которые, кстати, непонятно где шлындают. И возводились они, по всей видимости, как раз в то время (правда, уж неизвестно, кем), когда мы, перекачевывая с одного места на другое и воюя поочередно с кем ни попадя, теряли все что ни попадя и кого ни попадя, нищяли, лелеяли нашу гордость, возводя ее в состояние полнейшего безумства, и остаивали нашу независимость любыми методами и способами. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
Но обо всем, наверное, по порядку. Так вот, Родина наша – остров Пасхи. В давние-давние времена жили там наши предки, маленький, но гордый народ с практически голым тылом. С трудом отбивая набеги соседей, предки наши очень часто оказывались в том положении, когда и воевать уже не можется, и гордость с честью терять не хочется. Потому почти все, что зарабатывали, уходило на откупные врагам. А иногда даже больше, чем зарабатывали. И так длилось долгие и долгие годы (старики старели, дети рождались все реже, вещи и доспехи изнашивались, а чинить было некому; мы уже застали это время). Так бы и жили пока, наконец, нищета и злыдни не поставили нас перед выбором: или гордо умереть в нищете, или подкориться более сильному племени, отстаять свои жизни, но никак не гордость, честь, свободу и независимость. А дело было так.
Один из молодых соплеменников наших, молодецкой забавы ради, обрезал ночью косу девице из соседнего племени. А племя то было сильным и багатым: нас раздавить – что на Арене мышь убить. Девица была навыданье, уже и жениха присмотрели, уже и сватов заслали. Да вот только была коса, да в одну ночь и не стало. А косу у нас обрезать – деяние страшное, похлеще, чем тын перед хижиной дегтем изгваздать, за такое по головке не гладят. Баламута того из племени, конечно, изгнали, со скрежетом контрибуцию насобирали, да вот только денег за девичью честь и невинность поруганую племя то брать не хотело ни в какую: пошто нам деньги, когда дочь теперь замуж ни одна живая душа не возьмет. И объявили они нам войну, поклялись: дескать, пока племя ваше с лица земли не сотрем, не успокоимся и на том стоять будем. Делать было нечего, начали к войне готовиться.
Кровопролитной была та война, многие из тех, кто был в состоянии поднять меч над головой, полегли в неравных боях. В одном из боев был смертельно ранен наш вождь. На смертном одре призвал он к себе сына своего единственного, Гарри, повелел собрать лучших людей и уплыть с родного острова. Так далеко, как только получится. Не смея ослушаться последней воли усопшего вождя нашего, в ту же ночь мы ушли из селения.
Много дней и ночей мы скитались сначала по морям, потом по землям. И нигде не могли найти пристанище, потому как где ж его найдешь, когда гордость и длинный язык под одеялом не спрячешь. Горды мы, независимость и личная свобода – превыше всего, оттого в долгом пути порастеряли и то немногое, что имели.
Рассказывать все – чернил, бумаги, времени да сил, потом уже не хватит: это уже целая летопись получится. А летописи, они ни к чему, только усталость, сон и скуку навевают. А почему...
В конечном счете, проскитавшись несколько лет, мы, гордыми и независимыми, но в конец обнищавшими, решили остановиться на ночевку в городе, что лежал на нашем пути. Город был маленьким, мирным и звался Хадданом. Гарри решил дать людям немного отдохнуть перед долгим переходом в неизвестность и остаться в Хаддане на несколько дней. Но эти несколько дней растянулись на годы. Мы прижились, обзавелись домами, друзьями и врагами (это чтоб жизнь малиной не казалась, даже здесь, в таком спокойном месте, как Хаддан, мы много раз нарывались на крупные неприятности), а некоторые обзавелись даже и семьями (того и гляди, дети пойдут).
Не так давно предложили нам клан организовать (ну это тут в Хаддане типа маленькой военизированной группировки со свободным приемом граждан – защита, покровительство, туда-сюда). Ну Гарри подумал-подумал и согласился. Все формальности Гарри уладил быстро, вот только потом мы долго сидели и думали: раз уж мы теперь клан, то нужно придумать нам достойное название. Несколько ночей думали. Пока не придумали – «Громовержец». Светлая идея назвать наш клан светлым именем извечного покровителя Громовержца Перуна пришла в светлую голову нашего вождя, а теперь и главы Гарри.
1. Причудливая это, однако, вещица, наша жизнь. Каждый день мы боремся, мы совершаем во имя чего-то подвиги, но никогда не знаем, чем обернется для нас день последующий – раем или кошмаром. Вот так однажды не знала и я сама, чем может обернуться моя слабость. Увы.
Я родилась у моря, там, где волны бьются о скалистый берег, там, где единственный способ раз и навсегда решить все свои проблемы – буть то несчастная любовь или невозможность и дальше жить под пятой поработителя (что в нашем краю случалось и случается достаточно часто) – это спрыгнуть со скалы в бушующий прибой. И однажды такой выбор стал и передо мной – спрыгнуть вниз, в воду, или на всю оставшуюся жизнь заклеймить себя позором слабовольной неудачницы.
Мое детство не было слишком радужным – немногим за каких-нибудь 15 лет (от колыбели и до состояния девицы на выданье) пережить столько, сколько мне, я бы не пожелала никому, даже моему заклятому врагу: нашествие косоглазых, темнокожих поработителей, смерть во время нашествия родителей, воспитание в чужом доме. Приемная мать заменила мне не только подругу, но и настоящую мать. Но все-таки я никогда не забывала, что ее дом был для меня чужим. Она почему-то всегда называла меня Арой, хотя родители при рождении назвали меня Тамарой. Это имя, Ара, так крепко закрепилось не только в сознании окружающих, но и в моем собственном, что впоследствии, сама того не замечая, я всегда называлась именно этим именем там, куда приводили меня пути моих бесконечных странствий. Именно так я назвалась, когда постучалась в двери кланового дома Громовержцев в городе со сранным тогда для меня названием Хаддан.
Когда я вступила в тот возраст, когда уже засылают сватов, отбоя от желающих заполучить меня в жены не было. Это были не только мои соплеменники, но и среди поработителей находились смельчаки, готовые взять меня в жены, несмотря на обычаи их страны. Говорят, я слыла среди них первой красавицей, что, наврное, и не удивительно: их утомленные походами, гаремами и кучей своих и чужих детей женщины не имели уже никаких сил поддерживать себя в надлежащей «товарной» форме. Мама никогда не настаивала ни на чем, особенно в этом вопросе, предоставляя мне самой решать, с кем я проведу не маленький остаток моей жизни.
Но мои молодые соплеменники, мои ровесники, меня не интересовали, те, кто был постарше, были окольцованы давно и капитально, а замуж за кого-нибудь из наших косоглазых темнокожих турецких господ я не хотела из принципиального нежелания попасть в гарем. И так было до тех пор, пока я однажды не повстречала его, не почувствовала то самое, когда уже совершенно наплевать на племенные предрассудки и молодые принципы, которые в течении жизни все равно меняются...
Дело шло к свадьбе, мама тихо радовалась. А потом случилось самое страшное... Их отняли у меня, их обоих, будто в насмешку надо мной и моей несчастной жизнью: поднялось восстание. И поднялось оно в то время, когда многие, а старики в первую очередь, уже смирились с положением вещей. К тому же, под гнетом (если, конечно, можно так сказать) новых властителей наших и новых традиций нам жилось не так уж и плохо: в домах всегда был огонь, а на столах – еда. По крайней мере, в нашем доме и доме моего несостоявшегося мужа все это было, а мы были не богаты, но и не нищи. Во время восстания были убиты мой жених и моя приемная мать и теперь по негласным законам моего племени я должна была покончить с собой. Но, взойдя ночью, ясной звездной ночью на скалистый утес, я поняла, что не могу. Просто не могу вот так просто оборвать мою жизнь, котороя еще даже толком и не начиналась.
Выход был только один – бежать... Той же ночью я собрала свои скромные пожитки и отправилась в путь. Мне было все равно, куда идти, лишь бы подальше от родного селения, лишь бы подальше от тех мест, где властвовали законы моего племени и людей, что давлели над нами, как можно дальше. Но в огромном мире, там, куда я держала свой путь, у меня не было ни друзей, ни родных, никого, к кому можно было бы обратится за помощью, у кого можно было найти ночлег... Я была одна, как перст, на всем было свете не было у меня ни одной родной души...
После многих, долгих месяцев пути в неизвестность я в конец уставшей и изголодавшейся пришла в Хаддан. И первую дверь, в которую я постучала в незнакомом и чужом мне городе, открыл передо мной Вадок, не дав мне таким образом умереть. Так я попала к Громовержцам, нашла приют не только на пару дней и ночей, но и на много-много лет, нашла друзей, любимого и любящего мужа (через несколько лет, после моего прихода в Хаддан, я вышла замуж за главу нашего клана, Гарри) и, наверное, покой.
Все прошлое было забыто, я начала все сначала, раз и навсегда перечеркнув все, что было со мной до того, уверенная в том, что больше не придется страдать.
Вот так же было и с вождем, когда он захотел уйти, и теперь все самые теплые, все самые светлые воспоминания о нем хранятся в сердеце каждого Громовержца.
Вождь – личность незаурядная и сделал для нас всех много, очень много. Он, можно сказать, на протяжении многих и многих лет, так же, как и Гарри, был нашим ангелом-хранителем, нашей защитой и нашей опорой, гарантом того, что ночью можно спать спокойно в своей постели, зная, что с тобой ничего не случится, был гарантом нашей уверенности в завтрашнем дне. И решение его однажды и навсегда покинуть Хаддан и друзей, с которыми он столько всего натерпелся, было для многих подобно грому среди ясного неба. А дело так было.
Уже несколько лет прошло с тех пор, как мы совершенно случайно забрели в Хаддан. Мы прижились, обрели хоть мало-мальский покой и старались по мере своих сил служить во благо города и во свое собственное. И как раз в это время мы начинали с удовольствием вкушать плоды трудов своих. И Вадок, казалось, вместе с нами. Но очень часто многие из «стариков», тех, кто ушел когда-то с острова Пасхи, нашей Родины, тех, кто прибился к нам по дороге или пришел в первые месяцы нашего прибывания в Хаддане, очень многие начинали замечать, что все чаще вождь сиановился невесел, все больше терял свой блеск его взгляд, все реже играла улыбка на устах вождя и все чаще всматривался он по вечерам в алеющий горизонт, пытаясь там что-то высмотреть. С вождем определенно было что-то не так.
Заботливая Анка, наш алхимик, пичкала вождя какими-то отварами, он с деланным смирением их принимал, все время отпуская шутки по поводу того, что Анке надо напоить и накормить всех и вся, но все ее старания были напрасны. Казалось, вождь хиреет день ото дня.
А однажды в дверь нашего кланового дома постучал дряхлый седобородый старик из тех, что все всегда обо всех и обо всем знают. В Хаддане стояла одна из тех немногих зим, когда на улицу без мехового белья и перчаток не выйдешь, и Гарри предложил старику перезимовать в нашем клане. Долгими вечерами разговаривал вождь со старцем непонятно о чем. Через третьи руки по десятым каналам дошла до нас лишь одна-единственная фраза, якобы сказанная стариком вождю: «Разочарование, боль, любовь, радость, жажда и поиски того, что нам неведомо – все это проходит. В конце пути остаемся наш дом, мы сами да наши души. Когда-нибудь ты найдешь свой дом, сынок».
А с наступлением весны вождь начал собираться в далекий, ему одному ведомый путь. В начале лета вождь покинул Хаддан. Прощание было тягостным и молчаливым. Никто не пытался вождя переубедить, уговорить, остановить. Да это было и не к чему: таков уж вождь – однажды решившись на что-то, он не отступит от своего ни на шаг. И по сию пору ни одна живая душа, помимо самого вождя, не может сказать наверняка, что же послужило причиной внезапного для многих ухода Вадока. То ли было что-то в том старике, что так быстро нашел путь к сердцу вождя (а ведь многим из друзей вождя приходилось годами подбирать к нему ключ), то ли что-то в самом вожде было тому причиной. Быть может (и это, скорее всего, так и есть) Вадок так и не смог найти в Хаддане то, что он искал. Ясно сейчас только одно: с уходом Вадока каждый из нас потерял частицу своего сердца, потерял частицу себя самого.
Иногда вождь возвращается в Хаддан. И рассказывает о дальних странах, дальних городах и их обычаях. Но никогда он не задерживается дома надолго, хотя многие неоднократно просили его об этом, но вождь остается неумолим, отговариваясь тем, что многих из соклановцев он не знает, что дома у него уже давно, еще с тех самых пор, когда мы ушли с острова Пасхи, нашей Родины, что привычка колесить по миру у него, видно, в крови и что он предпочтет и дальше быть бродягой, чем разрушать грустную и такую красивую легенду о себе, что накрепко засела в умах наших молодых соклановцев.
